На обложке "Словаря французский песни", выпущенного в 1968 году издательством "Ларусс" – темноглазый человек с гитарой; из-под седеющих усов – добродушно-насмешливая улыбка; лукавый взгляд, не лишенный меланхолического сарказма. Этот взгляд и эта усмешка похожи на песни Жоржа Брассенса, скончавшегося 20 лет тому назад, 29 октября 1981 года.
Тогда в газете "Русская мысль", где я сотрудничала, появился мой некролог и пара переведенных мной песен Брассенса. И тут в редакцию газеты явился Арман Малумян.
История этого французскиго журналиста и правозащитника, воистину единственная в своем роде, сама по себе могла бы стать сюжетом для героической баллады. Она вписала особую страницу в кровавую летопись ГУЛАГа. Итак, вспомним: в послевоенные годы армянская диаспора, вняв советской агитации, хлынула на землю предков. В этом потоке оказался и Арман Малумян. Однако, как многим его компатриотам, светило ему не яркое солнце над виноградниками, но северное сиянье и лесоповал. Вместо солнечной Армении провел Малумян на крайнем Севере лучшие годы жизни. Вернувшись во Францию по смерти "отца народов", реабилитированный Малумян… подал в суд на советскую власть – и выиграл процесс.
Вот какой человек пришел ко мне тогда в газету.
– Слушай, – сказал мне Арман, – отчего ты мне никогда не рассказывала, что переводишь песни Брассенса? Он же был моим корешом, у меня был ключ от его квартиры! Да что там – это я ему показал на гитаре мажорные аккорды! Я бы вас познакомил, вы бы подружились, честное слово!
Такова история моего не-знакомства с Жоржем Брассенсом.
Самое же знакомство роизошло задолго до того – когда я, вместе со всей Москвой, посещала модную мастерскую трех скульпоров – Сидура, Силиса и Лемпорта. Там-то я впервые и услышала эти песни по-русски в исполнении одного из хозяев мастерской – Владимира Лемпорта. А затем – по-французски, на пластинке. И меня поразил голос – вроде бы совсем без вокальных модуляций, нейтральный, даже монотонный, – музыка элегантно, по-королевски, уступала место слову. То была одна из самых ранних пластинок Жоржа Брассенса – с песнями из фильма Ренэ Клера "Квартал Сиреневые ворота":
Каждый день в моем квартале Продают весной сирень, Под окном в моем квартале Продают весной сирень, Вы поверите едва ли, Но я так люблю сирень!
Как сиреневая ветка, Что весною лишь цветет, Как сиреневая ветка, Что лишь раз в году цветет, Расцвела моя соседка У Сиреневых ворот.
Каждый день порой весенней Поднимался я чуть свет, Воровал букет сирени И дарил я ей букет – Ей привить любовь к сирени – Вот таков был мой обет!
И однажды в влскресенье Мы с ней за руки взялись, Мы однажды в воскресенье С нею за руки взялись И на облачке сирени Унеслись пушинкой ввысь.
Май пройдет. Любовь из сердца Неожиданно уйдет. Май пройдет – любовь из сердца, Как пришла, так и уйдет, Прочь швырнув ключи от сердца У Сиреневых аорот.
Отгремел поток весенний, Отцвела любовь моя – Вместе с гроздьями сирени Отцвела любовь моя – Без любви и без сирени Вновь один остался я!
Все ж весной в моем квартале Продают всегда сирень – Под окном в моем квартале Продают весной сирень – Вы поверите едва ли – Но я все ж люблю сирень!
К счастью, не тольтко дурные, но и добрые примеры заразительны: Владимир Лемпорт, франкофил и сам потомок наполеоновского солдата, осевшего в России после войеы 1812 г., пел песни Брассенса в собственных переводах – и я, из духа соревнования, тоже завелась.
… Вдумайтесь в само слово – "перевод" – словно душу переводят на другой берег, где нет памяти, вернее, не должно ее быть о прежнем языке – чтобы казалось, что стихи или песни тут и родились.
Мне говорили: поэзию Брассенса перевести по-настоящему практически невозможно – слишком уж пестрит она реминисценциями, аллитерациями, архаизмами; притом эти стихи имеют массу интерпретаций и очень сложнны. Тут и рифмы внутри строк, и неизвестные нам реалии – словом, не перечесть. Но в меня уже вселился античный бог, имя которому – Энтузиазм…
…Стоит во Франции кому-то произнести сегодня название города Сета на средиземноморском побережье, непременно раздастся эхом: "А, Сет – родина Брассенса!" Жорж Брассанс, уроженец Сета, родился 22 октября 1921 года в небогатой семье. Песни начал писать с четырнадцати лет, а в шестнадцать стал перекладывать их на музыку. Но вот незадача: тогда Брассенс связался с местной шпаной и его исключили из лицея – "за мелкое хулиганство". Так в 1939 году он оказался в 14 округе Парижа, на Монпарнасе, поселился в тупичке Флориман, у Жанны Планш – да и прожил там двадцать лет. Он оставлася верен этому своему первому жилью даже тогда, когда его имя и гитара начали греметь повсеместно и когда даже приютившие его хозяева получили пропуск в бессмертие: во всех энциклопедиях ныне говорится о песнях Брассенса, посвященных этим воистину добрым людям. Таковы "Песня овернцу", или же "Утка Жанны":
Как странно У Жанны Утка погибла Снеся два яйца – Как обидно – Не видно Вдовца!..
Когда грянула Вторая мировая, Брассенса насильственно отправили из Франции на работу в Германию, откуда он попросту сбежал – и вновь вернулся в свое монпарнасское жилье. Он продолжает писать песни – поет их для немногих близких ему людей – и кошек, которых всегда привечал и на которых походил – не только внешне, но и по характеру – некоей остраненностью, кошачьим стремлением к независимости.
Такая позиция – создавать песни для небольшого круга – мне больше по душе. Не дай Бог, ежели певец, который вначале пел "Я был душой дурного общества", начинает затем слагать стилизованные канцоны, где "кони над пропастью" и разные прочие "гусары" – все это с неуловимым душком пошлости – но это разговор особый.
В песнях Брассенса также немало стилизаций, но это – производное от высокой культуры, от стремления творить во всех поэтических жанрах и стилях. Подобного Пушкину, которого называли "Протеем", Брассенс обладает даром перевоплощения, превращения в то, с чем соприкоснулся. Оттого многие его песни вписываются в традиции поэзии трубадуров:
В ЛЕСУ СЕРДЦА МОЕЙ МИЛОЙ
В лесу прекрасна и светла Моя любимая спала. А в сердце в сумраке густом Уснула птица крепким сном.
Я, словно гость страны теней, Подкрался осторожно к ней. Я наклонился – но тотчас Открыла птица круглый глаз И острый клюв.
Раздался ор, И крик, и писк – – Убийца! Вор!
Тут из соседних деревень Сбежались все, кому не лень. Меня ругая и кляня, Собралась вся ее родня.
Проснулась милая моя, Закрыла сердце от меня На сто защелок и замков – С тех пор, сестра, я – Птицелов.
В жанре старинных грубоватых пасторел, с внешне фольклорной непритязательностью написана знаменитая
МАРГО
Раз Марго, младая пастушка, В кустах котеночка нашла и тотчас его, простушка, подобрала.
Но затем вздохнула тяжко : Как найденыша ей прокормить ? Где же ей такого бедняжку Приютить ? Пусть у бедной нашей пастушки За душой лишь корсаж – ну и что ж ? Для котенка лучше подушки не найдешь !
И об этой пушистой поклаже Далеко раскатилась молва И сбежались ребята тотчас же Из села-ла-ла-ла-ла Из села !
Ведь Маргошка с той кошкой в корсаже Так прелестна, скромна и мила, Тут как тут все ребята тотчас же Из села-ла-ла-ла-ла Из села !
Гробовщик за углекопом, Мэр, кюре и церковный хор Сразу ринулись галопом К ней во двор.
Подхватив свои линейки И тетрадки, полные клякс, Поспешил за учителем сельским Сельский класс.
И жандармы – на что уж надуты – Увидав пейзаж такой, Утеряли с той же минуты Свой покой : (припев)
Но, увы, во всей округе, Без мужей осиротев Все законные супруги копят гнев ! А оставленные невесты Решили убить котенка Марго И оставить мокрое место От него !
И Марго, оплакав котенка, Себе вскоре мужа нашла И через год себе ребенка Завела – И Марго с новой киской в корсаже Так прелестна, скромна и мила – Тут как тут все ребята тотчас же Из села-ла-ла-ла-ла Из села !
Подобно средневековым менестрелям, Брассенс воспевает отнюдь не супружескую любовь. Его муза словно вышла из вульгарной латыни, на которой во времена Средневековья объяснялись в Латинском квартале даже шлюхи:
ЖАЛОБЫ СОМНИТЕЛЬНОГО ТИПА
Я помню, около Мадлен она бродила, На темной улице клиента сторожила, Она шепнула мне: "Пошли со мной, мышонок!" – Я понял – это начинающий ребенок.
Она талантлива была, была гениальна – Но страсть без техники – психоз маниакальный. И вот я взялся обучать всему бедняжку – И перво-наперво вращать умело ляжку
Перед кюре, перед судьей и перед пьяным. Пекред бухгалтером и перед наркоманом – Подход к ним нужен очень индивидуальный, Интуитивный, субъективный, доскональный!
Постичь все тайны ремесла Дано не каждой. Но вот на улицу пошла Она однажды – Дела пошли на лад, работа закипела – Я головою был, она, понятно, тело.
Порой она являлась пьяная, без денег И все твердила, что я сволочь и бездельник, И, чтоб мозги ей вправить, два или три раза Я проломил ей череп крышкой унитаза.
Но после множества сомнительных маневров Она однажды принесла болезнь Венеры, А так как общее у нас хозяйство было, Она микробов со мной честно разделила.
Мне надоели и пилюли, и уколы, Я вундеркинда исключить решил из школы, Я указал на ддверь студентке – что тут было! Она ругала подлецом меня и выла!
Она работает в борделе безымянном, С лягавым спуталась и спит с вором карманным. Что тут сказать! Да, очень жаль! Так низко пала У нас во Франции мораль С высот бывалых!
Порой кажется, что над плечом поэта склоняется тень Вийона. И хотя песни эти порой пестрят грубыми словами, их скабрезность не коробит ни глаз, ни ухо. Ибо из песни слова не выкинешь – лишь бы оно было к месту.
МАРИНЕТТА
Я песенку однажды сочинил для Маринетты – Но в оперу отправилась обманщица моя – И с песенкой моей я был похож, маманя, На мудака похож был с песней я.
Я с баночкой горчицы раз примчался к Маринетте – Но кончила обед уже обманщица моя – И с баночкой горчицы был похож, маманя, Был вылитый мудак с горчицей я!
Однажды подарил мотоциклет я Маринетте – Купила тут обманщица себе автомобиль – И я с мотоциклеткой был похож, маманя, Я мудаком с мотоциклеткой был!
Однажды я примчался на свиданье с Маринеттой – Обманщица в обнимку шла с подонком и скотом – С букетиком цветов я был похож, маманя, С цветами я был полным мудаком!
Я пулю в лоб решил вогнать однажды Маринетте – От триппера обманщица назло мне умерла! Увы, я с пистолетом был похож, маманя, На мудака похож – и все дела!
Когда я на кладбище стал прощаться с Маринеттой, Обманщицу святой какой-то мигом воскресил – И с траурным венком я был похож, маманя, На мудака с венком я походил!
Эта муза – жестокая, но и потаенно добрая – была признана уже с 1952 года. Концерт следовал за концертом. За 15 лет было продано два с половиной миллиона пластинок Жоржа Брассенса. Издателем неизменно оставалась фирма "Филлипс", выпустившая 20 его прижизненных альбомов.
"В моих песнях", говорил Ж. Брассенс, " больше того, что там сказано… Я весь в них. И в том, что сказано, и в том, что подразумевается."1
В 1967 году Брассенс получает Большой приз Французской академии за поэтические заслуги. Но поэт отнюдь не стал после этого "академичным": его песни пели тогда и поют сейчас в бистро и на стройке, на свадьбах и на тюремном дворе… Ибо эта поэзия – воистину нон-конформистская. Какой была она у Вийона, у Верлена:
СОРНАЯ ТРАВА
Воззвала вещая Труба. Разверзлись ветхие Гроба.
На Страшный суд Господь созвал Весь грешный люд – И я предстал:
-Ты кто такой? -Я сорная трава, Боже мой, Я вырос при дороге, И меня топтали ноги!
Я сорная трава, Ну что с того, Боже мой, Никто, никто на свете Не косил меня косой!
Ляляля ляля ляляля Ляляля ляля ляляляля – Ну что с того, о Боже мой, Что кто-то топчет нас порой!
Порой меня девчонка ждет, Она отшельнику дает Любовь и счастье на часок – Атласной кожи лоскуток!
Я сорная трава, и это так, Боже мой – Я рос в пыли, о Боже, Вдоль канавы придорожной – Я сорная трава, позор какой, Боже мой – Я пыльная полынь и при дорожке рос кривой!
Ляляля ляля ляляля Ляляля ляля ляляляля – Ну что с того, о Боже мой, Что кто-то любит нас порой!
От суеты, от пустоты Все сбились в стадо, Как скоты – Пройдет, поверь, Немало лет, Пока пойду За всеми вслед!
Я сорная трава, Так что с того, Боже мой, К чему мне клумбы сада И чугунная ограда, Покрыт дорожной пылью, всем чужой, Боже мой – Никто, никто на свете Не нарушит мой покой!
Ляляля ляля ляляля Ляляля ляля ляляляля – Ну что с того, о Боже мой, Что я попрежнему живой! Что из того, о Боже мой, Что я попрежнему живой!
Жорж Брассенс всегда на стороне "маленького человека". Его герои, словно у авторов наших классических романов – "бедные люди": забулдыги, дровосеки, бродяги, шлюхи, скромные влюбленные…
ЭПИТАЛАМА
Женились по любви, Женились карьеристы, Как будто бы швеи И, так сказать, юристы, Но до скончанья дней Буду я вспоминать Ту свадьбу, чтог сыграли Мой отец и мать.
В тележке под дождем Повезла их венчаться Веселая толпа Друзей и домодчадцев, И матушка моя, Невеста средних лет, Баюкала, как куклу, Свой большой букет.
Ботинки утопив В придорожную грязь, Глазеет строй зевак, Как, плача и смеясь, Под дождем проливным, Словно в годы былые, Друг на друга глядят Любовники седые.
Рев бури перерос В истерический визг И ветер хор унес, Как жухлый желтый лист. А мой аккордеон Под сумбур урагана Завывал на манер Церковного органа.
Тут шафер завопил: "Разрази меня гром!" И небу погрозил Огромным кулаком – "Пускай кругом потоп, Пусть непогода злится – Юпитером клянусь, Что свадьба состоится!"
Невиданный кортеж Направлялся во храм, Стихиям вопреки, Наперекор богам, Под шум и смех толпы В сиянии святом – И "Слава и хвала невесте с женихом!"
Но как часто его песни налиты до краев скепсисом, полны издевки над мещанами, над власть имущими, над горе-идеологами! –
УМРЕМ ЗА ИДЕАЛ
Умрем за идеал! – идея хоть куда! Умрем за идеал! – да только вот беда: Как раз из-за того, что идеалов нет, Едва я не попал однажды на тот свет. Махая флагом, как дубиной, патриоты За музою моей устроили охоту. Бедняжку я скорей тогда в охапку сгреб, От бешеной толпы спасаясь со всех ног, – И думал на бегу: идея – хороша, За идеал умру – но лучше неспеша. Неспеша.
Хоть к смерти нас порой толкают в хвост и в гриву, Мы на свиданье с ней бредем неторопливо. И я, признаться вам, не жажду, видит Бог, Избрав тернистый путь, отдать последний вздох. Хоть смерть за идеал – великая идея, Навстречу ей спешить – нелепая затея. Пожертвуем собой! – идея хороша. За идеал умрем – но все же неспеша. Неспеша.
"Пожертвуем собой! Умрем за идеал!" – Цветистый Златоуст возвышенно возвал. Пусть сам он в возрасте почти Мафусаила, Напрасно старца ждет на кладбище могила, И, призывая к смерти за идею сам Он не торопится покуда к праотцам. Хоть смерть за идеал, конечно хороша, Умрет он за идею, видно, неспеша. Неспеша.
Коль с кафедры адепт бредового ученья
Толкает род людской, как стадо, на убой, Нас призывая скопом к самоотреченью, Умру за идеал, согласен – но какой?! Ведь все идеи, хоть они и превосходны, В одном между собой, к несчастью, однородны… Умри за идеал! – идея хороша. За идеал умру – однако, неспеша. Неспеша.
Век золотой влечет опасным миражом, Но все неутолимей жажда у богов, И тот же мрак, и тень, и темь, и ночь кругом, И пастью черною раскрыт могильный ров. И безнадежно ждать, что страшною ценой Построят на крови однажды рай земной! Построим лучший мир! – надежда хороша. Мы в лучший мир уйдем, конечно, – неспеша. Неспеша.
Сектанты всех мастей, апостолы-пройдохи, Очнитесь, смерть грядет, а с нею шутки плохи, У плахи уступить вам место всякий рад. .Мы пропускаем вас, а сами – в задний ряд! Ведь только наша жизнь – одна со дня рожденья – Та роскошь, что дается всем без исключенья! Умрем за идеал! – Идея хороша. За идеал умрем – но лучше неспеша. Неспеша.
И все же, пожалуй, главное в песнях и в самом характере Брассенса – это верность и преданность дружкам – "корешам". В подобных песнях у Брассенса прослеживается перкличка с поэзией вагантов2:
В ЛЕСУ МОЕГО СЕРДЦА
В роще Кламар Много цветов, Много цветов, Много в сердце Моем дружков, Моем дружков
Слышал я, люди говорят, Я слышал, люди говорят, Что я уж слишком быстро к сердцу принимаю Тут же всех подряд.
В роще Венсенн Много цветов, Много цветов, Много в сердце Моем дружков, Моем дружков
Коль в моей бочке нет вина, Коль в моей бочке нет вина – Моей водой они напьются допьяна Если нет вина
В роще Медон Много цветов, Много цветов, Много в сердце Моем дружков, Моем дружков
Много я раз бывал женат, Я много раз бывал женат – И каждый раз мои дружки за мной гурьбой Шагали в магистрат.
В роще Сен-Клу Много цветов, Много цветов, Много в сердце Моем дружков, Моем дружков
Сколько бы я ни умирал, Когда бы я ни умирал, Кортеж дружков всегда мой гроб сопровождал – Когда я умирал!
***
Он верил главным образом в дружбу, а еще – в удачу. И на вопрос: "Кто ты, Жорж Брассенс? Поэт?" – неизменно отвечал: "Нет. Автор песен".
(Переводы песен Ж. Брассенса К. Сапгир)
1 Toute une vie pour la chanson. AndrП Seve interroge Brassens. Editions du Centurion, 19752 Ваганты (от лат. vagantes – бродячие) – в Ср. в. в Зап. Европе – бродячие нищие студенты, низшие клирики, школяры – исполнители пародийных застольных и любовных песен]
